Герка умирал.
Мы даже не стали вызывать четвёртого ветеринара.
Трое сказали одно и то же, почти слово в слово, в их квалификации мы не сомневались – в узком круге собачников все всех знают.
Тем более доберман-пинчер, служебная порода, все клубы и производители наперечёт… - диагноз был принят, и теперь все угрюмо ждали, когда я скажу:
- Ну… Надо делать укол. Пусть парень спокойно умрёт.
Необходимо будет перетерпеть ритуальные крики, слёзы, несправедливые обвинения в жестокости, вспышки ненужных надежд. Потом я позвоню и приедет Последний Врач, Юра-с-Хвостиком, тот самый, который купировал совсем ещё крохотному Герке уши и хвост.
Он же и сказал сегодня:
- Не мучьте собаку. Видите: он уже и на уколы не реагирует, вас не узнает. Яд есть яд.
Проклятье!
Кто б мог подумать, что в этом радостном октябрьском лесу таилась Геркина смерть?! Дача – вернее, бывший деревенский родительский дом Андрея с Галкой – выходила к самому полю, забор там наполовину повалился и Герка перемахивал его почти без разбега.
У нас-то на даче он всё уже знал, а здесь – столько новых запахов, восхитительных кротовьих и коровьих куч, свежего мышиного помёта и переплетений следов!
Даже сорванный коготь не напугал ни нас, ни его.
Да и сорвал он его уже под вечер, дурачась в заброшенном диком малиннике – выворотил коготь на левой передней лапе почти наизнанку, виновато притащился, зализывая кровь.
Жена обработала рану, кое-как, не парясь, завязали, всё равно пора уезжать.
Обиженно косил на нас карим глазом, когда мы хохотали над его попытками помочиться: комично задирал заднюю лапу при забинтованной и поднятой передней. Кое-как прислонился к забору, заскользил, чуть не упал.
Пришлось подойти, обнять за круп, придержать.
-- Что смешного нашли, дураки Двуногие? Тебе, Большой Двуногий, завяжи руки, много ты надедюлишь, а? Я б не смеялся вот над тобой бы, помог бы…
-- Как ты, Герка, интересно помог бы, интересно узнать?
-- Помог бы. Доберманов, между прочим, использовали не только как розыскных, а даже как военно-медицинских собак, понял? Слепым даже помогаем.
Отведи меня ещё вон к тому столбику, и пойдём…
В машине он уснул, доехали почти без пробок.
В ночной ветеринарке ему ловко вырвали коготь, сказали, что вырастет новый, не хуже прежнего, ловко забинтовали, наложили лангет. Для последующих прогулок приобрели ему кожаный полубашмак-полуварежку с лэйблом «Walker».
« Крутой у тебя башмак», - потрепал Никита Герку по холке.
Уложили спать замученного, но с холодным мокрым носом.
Ближе к полуночи началось.
Герку рвало сначала остатками корма, потом желчью с кровью, потом какой-то жуткой жёлто-белой слизью.
Сначала он переживал, пытался зализать своё безобразие – воспитанная же, клубная, блин, собака! – потом перестал. Лапы разъехались, он упал и уже не вставал. Только конвульсивно дёргался, изрыгая из себя пахнущую смертью слизь.
Беда, как газ из школьного закона физики, заняла весь объём нашей семьи, родственников и приятелей.
Мы звонили по знакомым собачникам, они по своим, приехали потерянные и виноватые Андрей с Галкой.
Выяснилось, что дачники этой прекрасной местности, страдая от осенне-зимних набегов зайцев на фруктовые деревья, заблаговременно разбрасывают в полях яд.
Для зайчиков-попрыгайчиков. Какой-то специальный – долгоиграющий, похлеще крысиного.
Видать, ценность каждого яблока в тех краях безмерно высока. Может, они коноплю выращивают, а про яблоки врут?
«Ну, как же мы не сказали, как же мы не предупредили?!» - повторяла Галка одно и то же, Андрей стискивал зубы.
Вызванные ветеринары пожимали плечами и соглашались – да, яд. Часто встречающаяся беда, все традиционные симптомы налицо.
Сопорозное дыхание, мелкая прерывистая дрожь, пена у рта, отнимающиеся конечности, ректальная температура – 42,5 градуса. Медицина бессильна, антидот( и то, ещё знать какой!) вводить надо было сразу, в течение часа.
Плачущий Никита подсунул Герке под нос полбатона «Докторской» - тот никак не отреагировал.
Здесь уже и мы заплакали.
Ленка с Никитой по-детски в голос, жена запитюкала с соплями и привываниями, я тоже заухал как филин.
Но этого безобразия Герка уже не слышал – когда ему открывали глаз, зрачок проплывал бессмысленные пол-оборота, потом заваливался, и веко опускалось.
Нос запёкся, как картошка в мундире – твёрдый, сухой и горячий. Таких носов не может быть у собак.
Так мы и сидели с Геркиной мордой у меня на коленях, подсовывали ему воду, куски колбасы, гладили ещё вчера шелковистый и мощный коричневый круп.
Сейчас шерсть как-то свалялась, вылезала пучками прямо на глазах, и по горячей влажной коже пробегали редкие судороги.
Ветеринары приезжали, смотрели, вздыхали. Предупреждали о бессмысленности, мы всё равно просили.
Делали для очистки совести уколы антидота и антибиотика. Герка от уколов даже не дёргался – мы отворачивались, так это было жутко.
Ветеринары смотрели в сторону, деньги брали вяло.
Вообще, я заметил, зверячьи доктора как-то совестливее и душевнее человеческих. А, может, так кажется, потому что с ними реже сталкиваешься?
К трём часам остались человек десять – мы вчетвером, Андрей с Галкой, как ответственные за разброс яда( на этих ещё уходили отдельные силы! – разубеждать их и утешать ), Юля с Эдиком с девятого этажа – у них колли Кэтти, гуляем вместе, и ещё двое – из клуба.
Поставили на кухне коньяк, потихоньку начали. Насухую – сердце лопнет.
Откуда взялась Бабка, кто её позвал – никто не понял. Позвонила, мы открыли.
- Игде собачЕя-то?
Я сначала подумал, что это из тех, что по контейнерам шарят, типа, уже за шкурой пришла, хотел шугануть, как следует, но Бабка выглядела иначе, опрятная, с внимательными глазами. Да и термин «собачЕя» меня остановил. «Собачея» – надо ж так назвать!
Потребовала клеёнку, простынку, тазики, все забегали, захлопотали.
Собрала рвоту. Отдельно кровь, отдельно слизь - понюхала.
Я, грешным делом, подумал – сейчас лизнёт. Никитос мне потом тоже признался: «Пап, я думал, она ведьма! Пришла собачью рвоту с кровью есть».
Строго спросила:
- А лапу собачее за что отшибили? За то, что на ковёр вырвало? Тогда лечить не буду. Изверги вы.
Кое-как объяснились.
- Прочистить ей надо нутро хорошенько, вот что. Прямо здесь будем, или в ванну отнесёте?
Три часа назад - отнёс бы, конечно, Герку в ванну.
А сейчас, после непрерывной блевотины? Что там ему ещё чистить?
Жена сидела на кухне, уронив голову на руки, Никита с Ленкой прикорнули на диванах. Я махнул рукой:
- Да здесь, в тазик. Его уже и не рвёт практически. Что там ещё может выйти? Всё, что было, уже вышло. Его уже и белой слизью рвало.
- Вот и да, вот и да… - был мне странный ответ. – Это не слизь вовсе, это пенки.
- К-какие ещё пенки? - вмешались клубные. Знатоки, фигли…
- Вот такие и пенки!
Псой-трава это. Деревенские-то собаки её знают, николи не трогают, а городские, конечно, откуда им…Она ж сладкая-я, - и Бабка тыкнула мне в лицо руку в белой слизи.
Я отшатнулся. Сумасшедшая старуха! Откуда она вообще взялась? Кто-то по цепочке вызвонил, сейчас хрен найдёшь…Да ладно.
- Псой-трава это и есть, - продолжала Бабка, - ну так что, хозяин, не понесёшь в ванную?
Я мотнул головой. Холл и так уже был загажен тряпками, облезшей шерстью, тазиками, бинтами и замытой рвотой. Герка еле дышал, вывалив серо-жёлтый язык. Ну, в какую ванную и зачем?
Из него уже больше часа, как все остатки вышли. Не потащу.
- Ну, ладно. Воды давай тёплой побольше.
- Чайник?
- Не. Ведро есть? Ведро давай, а лучше два. У соседей спроси.
Как выяснилось из кратких комментариев Бабки, она намеревалась «прогнать» псой-траву слабым раствором адамова корня (тоже популярное растение, ничего не скажешь!), дальнейшее же, по её словам, трудностей не представляло. Но в простоте предложенной схемы лечения имелся смущающий элемент.
Условие «прогона» заключало, оказывается, необходимость соучастия хозяев в питье этого самого «адамова корня».
Раствор этот настолько горек, что пить его собака сама не в состоянии. Только под действием личного хозяйского примера.
- Так давайте клизму сделаем, - предложили Клубные с соседкой Юлей.
- Клизьма не доберётся. Надо, чтоб своим путём через желудок, да через печенку, да по почкам прошло.
Псой-трава – она такая, она везде своё оставит.
Хоть куда объяснение. Не поспоришь.
То есть, если собака вдохновится примером Хозяина и будет пить эту адамову горечь – шанс( Бабка выразилась – «шанец») есть. Откажется пить – нету шанеца.
- А клизьму из адамчика – хотите, делайте кому нужно.
Адамчика вон вам оставлю. Да он полезный, адамов-то корень, он от многих болезней, - увещевала она вылезших из комнаты Никитоса и Ленку. - Глистов изгоняет, гастрит с диабетом чистит. От панкретита хорошо, желчь гонит напрочь.
- Хламидиоз он не изгоняет? - полюбопытствовал я вполголоса.
Оказавшаяся тут как тут жена выдала длинную унижающую меня как мужчину, мужа, отца и главу семейства тираду …, в итоге мне пришлось первому подавать Герке пример питья целебного раствора.
Никитос закатил Герке веко, чтоб смотрел своим плавающим зрачком, я прилёг на бок, и, чувствуя себя полным идиотом, хлебнул из запасной Геркиной миски «адамчика».
Пишут, что самый острый перец в мире - мексиканский «Халапеньо». Типа, единица измерения жгучести – один «хало».
Херня всё это.
Едали мы приправы с халапеньо и паприку с табаско едали, и маленькие зелёные грузинские перчики в рот брали.
Повторяю – всё это херня.
Первый глоток сразу разодрал рот на сотню, тысячу мелких кровоточащих укусов пчёл, ос и не знаю каких ещё там насекомых. Всё это пламя провалилось в гортань, глотку, желудок…Я вскочил и пошёл на Бабку.
- Вот такой он «адамчик», да. Если уж сможешь собачею заманить-заставить, то будет дело. Ты хлебом зажуй, полегче будет. Воду не пей.
Я дёрнул носом ( потом Никитос сказал: « Пап, ты носом крутнул, как Герка прям») и опять прилёг к миске.
- Ты ему на язык дай, пап, - посоветовала Ёлка. – А то как он узнает?
- Себе на язык возьми, - огрызнулся я.
Второй глоток пошёл как-то проще.
Герка, получивший мазок «адамчика» на язык, обвёл нас вполне осмысленным взглядом:
-- Ну вы, Двуногие, совсем без меня до ручки дошли. Ты чего, Большой Двуногий, валяешься, лакаешь из моей миски? Совсем озверел уже?
- Мам, смотри, мам! Смотрит! Смотрит! Как живой! Герочка!
Следующие десять минут были наполнены поиском посуды, разливанием «адамчика» и всеобщим демонстративным лаканием. Оставшиеся без мисок смазывали Герке язык.
Активнее всего был Никитос: он с таким пылом изображал перед Геркой невыразимо прекрасный вкус «адамчика», что тот, наконец-то, лакнул из своей миски сам.
Подумав, лакнул ещё раз и задумался.
Наступила благоговейная тишина, посреди неё Герка, мотаясь как бельё на ветру, встал, вылакал всю миску и взглядом попросил ещё.
Дальнейшее триумфальное изгнание псой-травы не поддаётся описанию.
Горечь «адамчика», действительно, «прогоняла», пихала эту дрянь изнутри.
Бедный Герка открыл пасть и захрипел, из горла у него полезли скользкие бело-жёлтые перекрученные жгутья, похожие на недоваренные макаронины.
- Ой! Они живые! Они шевелятся! – заорала Ёлка.
- Они живые, пап! – закричал Никита. – Это черви какие-то!
- Да не живые, растут быстро у ей в нутре, оттого собачея и чахнет на глазах. Что смотрите? Тяните! Только потихоньку, нутро ему не порвите! - скомандовала Бабка( Валентина Игнатьевна, кстати, её звали) и подала пример.
Взявшись двумя руками за мерзкий жгут, она потащила его из пасти, плавными толчками подёргивая и расшатывая его влево-вправо, как морковку из грядки.
Герка таращил глаза, хрипел и пускал слюну. Мы, совершенно обалдев от такого зрелища, выглядели примерно так же.
Вытащив чуть не метровый пучок жёстких жгутов, она положила его на пол. Мы с ужасом увидели на его конце одревесневший сросшийся узел – как у многолетнего растения.
- Да он же не мог такое съесть! Такое только жираф может съесть!
- Съел то он клубенёчек сладенький, вот такой масенький, - показала она ноготком, - это он уже прижился у собачки там, и начал рость себе, - объяснила Валентина Игнатьевна и ещё раз укорила Клубных:
- А вы хотели клизму ставить. Всю жопку бы порвали собачее.
Как мой внук говорит – на британский флаг.
Мыслимое ли дело – при псой-траве клизьму собачке ставить?!
Мы осуждающе посмотрели на Клубных. Действительно – такие-то уж элементарные вещи должны они понимать?
Валентина Игнатьевна аккуратно укладывала в сумки всё новые и новые скользкие безобразно перекрученные ремнеобразные хлысты, по ходу объясняя крайнюю их полезность.
- Это вот из правой лапы вытащили: видишь, коленом затряс сразу, полегшало ему, - показывала она, - это если женщина кака слаба идёт ко мне: муж, мол, бьёт - отвар ей даю из этого вот жгута: «Пригрози, - говорю, - сначала, а потом побрызгай спящему пять раз. У него правая рука и отсохнет»
- И что?!!! – вскинулась вся наша компания.
- А и то. Всем же нам дурам жалко, конечно. Один раз только брызгают, рука и отсыхает на месячишко. Потом муж жену просит, а она уж его воспитыва-ает.
- А если три раза брызнуть?
- Ну, если три – ну, на два месяца.
- А пять раз – это насовсем?
- Не-е, - отмахнулась Валентина Игнатьевна, - чтоб насовсем, это нужно десять раз, да с приговором, да сильным заваром, я такой и не делаю. И так-то мужиков нет. А попугать: это да – на мужиков хорошо действует, смирными становятся.
- А вот если всё-таки насовсем отсушить, - спросила одна из Клубных Дур, - обратно-то восстановить можно?
- Можно, только долго и дорого стоит. Сломать всегда легче.
- Вот мне такой отвар нужно, - сказала вдруг Света, жена моя дорогая.
- А что – бьёт? - вскинула на меня быстрый глаз Игнатьевна. Я оробел немножко, честно сказать.
- Нет, так – как раскричится, раскричится…Мне уж страшно бывает, что стукнет, - реабилитировала меня жена.
- Мне лучше дайте из-под хвоста кусок, - обратился я к Игнатьевне. – В пищу жене любимой подсыплю, чтоб болтала меньше чепухи всякой. И я поспокойней буду.
- И мне тоже дайте, - влезла осмелевшая Ёлка. – Из-под зубов. Я Никитосу подсыплю, чтобы он в мой журнал и в почту на компе не лазил, не подсматривал там.
- А тебе не из-под зубов, а из другого места надо подсыпать, чтоб не лазила в Сети, куда ни попадя. Маленькая ещё, - осёк Ленку Никита.
Рассказывая о своём необычном ремесле, Валентина Игнатьевна не забывала про Герку, вытаскивая у него из пасти переплетения одревесневших жёстких стеблей, принюхиваясь к ним и приговаривая: « Этот из лёгкого пошёл, этот вот, с кровью, из печёнки уже…До утра бы не дотянула собачка, не-ет. Которая из печёнки псой-трава – это запойных сильно берёт. По два года быват, люди не пьют»
- А потом?
- Ну, а потом опять пьют, конешно. Человек же не лошадь.
Набралось из Герки травы две китайские челночные сумки. Валентина Игнатьевна немного подумала и дала нам коричневый шарик, величиной с фасольку.
- Хорошая семья у вас, дружная, детки воспитанные, отдаю вот вам.
- А что это?
- Собачья смерть. Это псой-трава в сердце у собачки клубень свила, потом бы собачку закопали, а из клубеня бы этого споры и пошли бы. Псой-трава так и плодится. Спорами.
- Ничего себе подарочек, - шепнул мне Никита, - ну его на фиг. Пап, не бери. Наволшебствует здесь нам, потом не разберёшься.
- Мы что, псой-траву для газонов собираемся выращивать, - зашипела мне в другое ухо жена. – Зачем она нам?! Обалдел? Пусть из него клизму алкашам ставит!
- Вы в железную баночку или стеклянную её положите, - не слушая нашего шипения, продолжала Игнатьевна, - она так неопасна, как фасоль там или горох. Только не перепутай, в суп не положи, - и засмеялась.
Мы обмерли.
- Не-ет. Нет, конечно, - покачала головой жена.
- …А если кака больша беда в доме будет – ну, там, потеряется кто, или без вести пропадёт, или с кем в милиции чего случится, или заболеет тоже опять-таки…вы тогда её, фасолину-собачью смерть, вытащите, на стол положите, руки на ней переплетите и все вместе повторяйте: « Собачья смерть, псой-трава, ты - …ну, девчонку вот, скажем…Игнатьевна кивнула на Ёлку – найди, от неё беду забери и в поле укати. А …
- Лена, Лена! – быстро подсказала Ёлка.
- ..а Лена жива-здорова, по земельке бежит, своими ножками идёт, своими ручками машет.
- А для мужского пола нет отдельных уточнений, чем ещё махать? – вставился я.
- Отстань ты со своей чепухой, - пихнула меня (- довольно грубо, между прочим!) Света. Она уже вооружилась бумажкой с ручкой.
- Так, что Валентина Игнатьевна, надо говорить? – я запишу сейчас. « Собачья смерть, псой-трава…»
Герка, о котором немножко забыли, потряс головой и заскулил.
Игнатьевна подошла к нему, предложила воды. Никакой воды – ни горькой, ни простой, Герка не хотел. Игнатьевна на всякий случай помазала ему «адамчиком» язык, стукнула кулачком по брюху, проверила пасть и горло.
- Выйти с ним нужно, два ведра воды собачка выпила. Кто пойдёт? Я тоже схожу, посмотрю, кака така моча сейчас-то у него.
Ещё одну миску с адамчиком ему оставьте, пока не выпьет, простой воды не давайте. Чтоб всю пыльцу в нутре подобрало.
И рассчитаемся давайте.
По-хорошему-то ничего мне с вас брать не стоило бы, потому что псой-травы изблёванной( так и сказала – «изблёванной») набрала я у вас надорого.
А это вещь ре-едкая. Обычно придёшь - а собачка дохлая уже. А в дохлой собачке псой- трава силы не имеет.
А она и запойных лечит – та, которая из печёнки, и язвенников, да много кого…Но и «собачью смерть» я вам отдала, а это редкость большая. Из дохлой собаки она бессильная, просто спорынья. Тьфу, и всё.
В общем, возьму я с вас как обычный ветинар, но по удвоенной цене: семь тысяч.
Псой-трава ко-о-огда ещё отработается, а мне внука от армии откупить надо. Набираю. Вот так вот.
Дали мы ей, конечно, на радостях, не семь, а все десять тысяч, долго отказывалась, настаивали, потом чай с коньяком пили, а там и утро. Клубные упились так, хоть клизму им ставь из печеночной псой-травы.
Герка проспал ровно сутки. Во вторник прогулялся со мной уже почти без боковой поддержки, вышел к завтраку помятый и заспанный.
Как всегда, угрюмо уставился в пол, привычно скорбя о прорве неплохих продуктов, которые так бездарно проедаются Двуногими.
- Пап! Мам! Нос-то холодный у Германа! Холодный и мокрый! Выздоровел!
-- Вы не орали бы, Двуногие, а подумали бы, что я не ел целые сутки. «Выздоровел»!
Полуграмотным бабкам по десять тысяч разбрасываетесь, а мне, дорогой, клубной, блин, собаке, впроголодь приходится жить.
- Никит! Насыпь ему корма, он же, бедняга, не ел ничего сутки, только попить вставал.
- Сейчас, мам!
Герман критически обнюхал корм и хмуро глянул на нас.
-- Так что - кроме этой дешёвки в гранулах ничего не будет? Я понимаю, коготь мой вырванный никого не волнует, я не Монтигомо, чего уж там…
А то, что за гранью смерти и жизни был, что чудом выжил…Наплевать?
- Мам, ну давай колбаски ему дадим, а?
- Ну дай уж ему пару ломтиков, чего уж там.
- На, Герчик, кушай. Хороший, хороший…
-- Да Ты что, Малый Двуногий, псой-травы объелся?! Ты думаешь, я коматозный валялся и ничего не помню?! Кто мне полбатона докторской под нос подпихивал?! Какие два ломтика?!
Люди вы или хуже зверей, в конце-то концов?
Пришлось в три приёма до вечера скормить ему батон колбасы. Подобрел немного.
-- Видите, Двуногие, практически из своего сердца спасительный талисман добыл для вас. Теперь вам ничего не страшно.
Фасолевый суп, в натуре, не варите только, а то Хозяйка-то забывчивая, ей только клизмы в клубах ставить.
Давайте так решим: как по графику у нас фасолевый суп – вы его не варите, мясо отдаёте мне, а варите другой какой-нибудь. Сами там уж разберётесь, какой…Не всё же мне за вас голову ломать.
На том и договорились.
Коготь у Герки зарастал быстро.
В субботу, гуляя с соседской Кэтти, красовался своим крутым кожаным «Walker-ом» и вовсю наворачивал ей про жутких дачников, разбрасывающих из засад яды, про заросли псой-травы, смертельной даже в прикосновении, про ночную операцию на лапе без наркоза – подсовывая ей свой башмак чуть не под нос.
Доверчивая Кэтти округляла глаза и восхищённо трясла головой:
--И Вы не боялись, Герман?! Вам было не страшно?!
-- Да чего там страшного, подумаешь?! Я ж военно-медицинская, блин, собака, мы и не к такому приучены. Я пруды с ледяными источниками три раза переплываю, если хотите знать!
Навешивая ей всю эту лапшу, Герка настойчиво оттирал собеседницу правее, за гаражи.
Но бдительная Юлька хорошо помнила о прошлогоднем чудовищном помёте доберколли и, пристегнув карабинчик поводка к ошейнику, заботливо подтянула Кэтти к себе.
Сообщение изменил базука (31/03/2007 12:45:41)
|
Назад
Конференция
Вперед
Списком
Собачья смерть
Редактировать
Ответить
Цитата
